Почта в блокаду. Как разносили письма под обстрелами и во время тревоги

НИА-Байкал

«Помню, как из папиных кожаных ремней сварили студень… Весной пошла зелень, но травы было мало, всю траву съели блокадники. Крапиву, всякую лебеду — всё ели. Мне запомнилось, иду по переулку и вижу — у дороги сидит наша доставщица телеграмм и собирает что-то в рот…», — так вспоминала самые страшные дни Ленинграда почтальон Елена Семёновна Меньшова. На второй месяц блокады она, 17-летняя школьница, стала работницей городской почты.

«Почтальон был приравнен к рабочим, и у меня была рабочая карточка…», — рассказывает Елена Семёновна. «Рабочая карточка» выдавалась трудящимся на военных предприятиях и в декабре 1941 года она означала 250 грамм хлеба в сутки — почти за гранью физического выживания, но в стиснутом тисками блокады городе это было в два раза больше, чем полагалось всем остальным. Почту в осаждённом Ленинграде приравняли к производству оружия.

«Газет и журналов выходило мало, но почты было много. В основном треугольнички с фронта. Бомбы летят и снаряды, тревога, но нам, почтальонам, разрешали ходить и во время тревоги… Видят, что почтальон с сумкой идёт, и не останавливают», — вспоминала Елена Меньшова.

Почту в окруженный город доставляли, как и хлеб, по Ладожскому озеру — зимой по ледовой трассе. Железнодорожные вокзалы в блокированном Ленинграде опустели, не останавливало работу лишь отделение перевозки почты Финляндского вокзала — именно его работники всю блокаду встречали почту у берега Ладоги.

Сортировка и доставка писем порою были сопряжены с немалым риском для жизни. Так, почтовое отделение № 35, находившееся у городского порта, зимой 1941–1942 годов работало под непрерывным артобстрелом. В ту зиму близкий разрыв снаряда ранил шофёра и уничтожил почтовую машину — одну из двух, остававшихся у служб городской почты в блокированном Ленинграде.

12 ноября 1941 года две бомбы попали в здание городского почтамта, надолго выведя его из строя. Вся работа сосредоточилась в двух уцелевших комнатах. «Без отопления, без электрического освещения, при мерцании блокадной коптилки, опухшие от голода, окоченевшими пальцами, торчащими из прорезанных перчаток, самоотверженно трудились работники почты…», — вспоминал Юрий Самойлович Фрейдлин, в то время рядовой боец и почтальон одной из частей, оборонявших город.

Первой блокадной зимой, самой страшной, корреспонденция попадала в окружённый Ленинград нерегулярно. «Другой раз неделю не бывало, две, а потом она вся прорывается, — вспоминала Наталья Сидоровна Петрушина, в годы войны сотрудница почтового отделения на Каменном острове. — Тогда мы ее забирали в мешки и везли. Но везли как? Два-три человека сами ехали с санками на почтамт. Друг друга подталкивали и в течение дня привозили…».

Накануне войны в городе на Неве работало 146 отделений связи — 96 из них закрылись первой блокадной зимой. Из 1370 положенных по штатам почтальонов к февралю 1942 года в Ленинграде работал всего 301 — остальные погибли или не могли продолжать трудиться из-за болезней и голода.

По довоенным правилам ленинградский почтальон обходил не только подъезды, но и все этажи жилых домов. «В то время почтовые ящики висели на квартирных дверях, и почтальону приходилось подниматься по обледенелым лестницам. Шаг вперёд, а тебя тянет назад, лёд…», — вспоминала Елена Меньшова. Страшные подробности добавляет Наталья Петрушина: «А лестницы эти! На лестницах темно, скользко, отходы, кто мог, сюда выливали, потому что туалеты не работали (воды не было), лили все на лестницу! Другой раз идешь, упадешь и обратно скатишься, потому что скользко… Приходишь в квартиру: комнаты открыты, квартиры не запирались, темно, спотыкаешься. Другой раз придешь — человек лежит. Думаешь — мертвый! Потрясешь его немножко: вам письмо! Человек, если в сознании, так он, конечно, начинает шевелиться…».

Блокадной зимой подъём по лестнице с почтовой сумкой стал самым трудным не только физически. «Были и похоронки, их трудно было вручать, сам заплачешь, что человеку похоронку надо вручить. Почтальон и горе и радость нёс…», — вспоминает Елена Меньшова. «Еще такой случай был, — рассказывала Наталья Петрушина, — письмо по дороге вручила одному мужчине на улице академика Павлова. Так он это письмо даже не успел прочитать. Начался обстрел, и волной его как отбросит…».

В начале 1942 года обессиленным почтальонам разрешили не разносить письма по квартирам, а оставлять в жилищных конторах, имевшихся в каждом доме. Жильцы приходили и сами разбирали почту. Существовавших до войны контрольных сроков прохождения и доставки корреспонденции той зимой не стало — письма доставляли, как могли и когда могли.

Ледовая «Дорога жизни» везла в город в первую очередь спасительный хлеб, и к исходу первой блокадной зимы на Большой Земле, за двойной линией фронта скопилось немало писем для ленинградцев. В итоге на исходе февраля 1942 года в город прибыло сразу шесть тысяч мешков с почтой — выжившие почтальоны просто не могли бы их доставить адресатам в ближайшие недели. И накануне Международного женского дня 8 марта к почтовой службе на сутки привлеки тысячи добровольцев из молодёжных комсомольских отрядов, обычно занятых на других, необходимых для обороны города работах. Тот день, 8 марта 1942 года, стал поистине праздничным для многих ленинградцев — по адресам доставили более 60 тысяч писем и телеграмм.

Для блокированного города эти послания были не только весточкой от родных, но нередко и единственной возможностью найти близких, потерянных в вихре войны. Всю блокаду почтовая служба Ленинграда регулярно получала письма с очень простым, до боли коротким адресом: «Любому работнику почты». В таких письмах обычно просили помощи в розыске людей, потерявшихся или сменивших адрес. Работникам почты приходилось обращаться в жилищные и эвакуационные службы, в детские дома и паспортные столы.

Первая блокадная зима была самой голодной и страшной. Спустя годы после войны почтальон Наталья Петрушина вспоминала: «У меня рост сто пятьдесят один. Сейчас во мне пятьдесят два килограмма, а вы представляете, тогда было тридцать шесть килограммов? Потом, когда уже пришла весна, пошли раз на Каменный остров. Там много деревьев. Подходишь к дереву молодому, маленькие листочки зеленые рвешь и прямо ешь. Потом в сумку для писем наберешь. Когда корреспонденцию разнесешь, наберешь этих листьев, нарвешь крапивы, лебеды. Приходишь, сомнешь мокрые и на печку-буржуйку! Напечешь и ешь!»

В блокаду Наталья Сидоровна Петрушина, работница почтового отделения № 129, потеряла сына, дочь и мужа. Смерть свирепствовала до самого конца войны, а рука об руку со смертью и ужасом письма приносили самые нежные человеческие чувства. Елена Меньшова вспоминает, как в мешках с почтой, которые она всю войну таскала на себе от Ленинградского главпочтамта к почтовому отделению № 6 у Смольного, часто попадались послания молодых бойцов: «Мешки были самые обыкновенные, примерно как сейчас сахарные, и набиты под завязку, много писем было… Когда мешок вытряхнем, там часто попадались треугольнички "Первой попавшей девушке". И мы друг другу раздавали — ты пиши этому, я буду писать тому. Я переписывалась с тремя солдатами, потом обменивались фотографиями. У меня три фотографии было. Одному двадцать лет, другому — двадцать два, третьему — не помню. На одной написано: "Дарю Лёле от Володи". Один был москвич, другой — из Новгорода, третий — откуда-то из Сибири. Два Владимира и один Пётр. Помню фамилия одного Володи — Иванов. Один был сфотографирован с медалью "За Оборону Ленинграда". Все они на фронте погибли…».

Скупые строки официальных документов сообщают, что регулярная и бесперебойная работа почты в блокадном Ленинграде была восстановлена к маю 1942 года. То ещё не был победный май, до которого оставалось три долгих военных года. Ещё много месяцев оставалось и до прорыва блокады. Но для многих защитников и жителей города на Неве именно этот факт из истории городской почты стал первой ласточкой Великой Победы.